Авторы: Карим Абдул-Джаббар, Питер Ноблер.

...В мой второй год в лиге мне, наконец, довелось играть против легенды – Уилт повредил свое колено и не играл в мой первый сезон, но его присутствие было доминирующим в моем втором.

Уилт держался за свою позицию в профессиональной баскетбольной иерархии с полной серьезностью. Он сражался за свою позицию на вершине так же, как сражался за каждый подбор – с устрашающей силой. Это было в его характере. Он, наконец-то, выбрался из тени Расселла, ему больше не приходилось читать сравнения между ним и Биллом в каждой газетной колонке и в каждой послематчевой статистике. Я знаю, ему было бы приятно провести этот пост-Расселловский период в одиночку, прежде чем какой-нибудь молодой парень сместит его с позиции. Почему же вышло так, что этим молодым парнем оказался именно я, парнишка, которого Уилт взял под свою опеку? В конце концов, он одалживал мне свои граммофонные пластинки и показал мне, что к чему. Как мог я вообще угрожать сменить его с позиции? Нужна невероятная сила воли, дабы превратить своего ученика в демона, угрожающего твоему королевству. Но когда ставки так высоки и на кону твой характер, удивительно на что способен твой разум.

Уилту было на что жаловаться, потому что с нашего первого матча он не мог контролировать мою игру. Вся игра Уилта базировалась на его физической силе. Он полностью контролировал «краску» (из-за его полного доминирования НБА пришлось увеличить ширину «краски» на четыре фута, примерно так же, как NCAA пришлось запретить данки благодаря мне). У него было прекрасное чувство времени и отличный прыжок, и он в абсолютно рутинной манере блокировал броски оппонентов, либо выбивая мяч из их рук в момент броска, либо вылавливая броски в воздухе в волейбольной манере. Он был огромен и невероятно силен, и если он занимал позицию у кольца, можно было даже не соваться туда. Уилта невозможно было сдвинуть с места, и он был яростен в борьбе за подбор, доминирующие сила и характер.

Уилту принадлежит почетное место в истории баскетбола. Он лично ответственен за прогресс самой игры и за то, что на «больших» стали обращать больше внимания. Если бы не Уилт, люди не верили бы, что некоторые вещи действительно возможны – сто очков за игру, пятьдесят очков за игру в среднем за сезон, множество других рекордов. Уилт – единственный «большой», лидировавший в лиге в наборе очков в течение семи сезонов подряд и лидировавший в НБА по передачам.

Уилт, однако же, не был идеален. В нем не было истинного соревновательного духа; он никогда толком не понимал, как вести свою команду к победе. Расселл всегда оказывался в нужном месте в нужный момент, и хотя Уилт всегда лидировал в лиге по набору очков, именно Билл завоевал одиннадцать чемпионств (несмотря на постоянные намеки поклонников таланта Уилта, что у Билла партнеры по команде всегда были лучше). Что также важно, это то, что Уилт был не особо подвижен, в то время как я был довольно мобилен, и что я очень быстро для себя уяснил – Уилт не способен сдерживать меня в нападении.

Вначале он не играл со мной особенно жестко, полагая, что я всего лишь ребенок, и он мог запугать меня лишь своим присутствием под кольцом. Когда же это не сработало, он начал использовать все свои трюки, которые срабатывали на целом поколение «больших» в НБА. Он пытался выбить мяч из рук, но опаздывал буквально на секунду, бросок уже был совершен. Тогда он пытался отступить, дабы выловить мои броски в воздухе, но траектория моих бросков была слишком высока для него. Вот тогда-то стало весело. Было очевидно, что он начинал выходить из себя, когда мои броски продолжали валиться в корзину. Он пытался прыгать выше, его руки вытягивались, будто кран, но я знал, до какой точки способны вытянуться его пальцы, и бросал прямо над ними, зарабатывая очередные два очка.

Я работал над специальной высокой траекторией броска, специально для Уилта. Я упирался в него под кольцом, затем наклонялся чуть назад и бросал мяч под самую вершину щита. И Уилт каждый раз пытался блокировать этот высокий бросок. Но мяч шел выше той точки, до которой он мог дотянуться, и я мог читать на его лице «Этот бросок идет мимо, слишком высока траектория». Но мяч бился о самую вершину щита и летел почти вертикально вниз в кольцо, выводя старину Уилта из себя.

Когда Уилт пытался отступить чуть назад, я начинал бросать «крюком» с расстояние в восемь-десять футов. Всем начинало казаться, будто Уилт даже не пытается играть в защите. Он ненавидел все это. Затем тренеры попытались заставить его биться со мной за каждый сантиметр, лезть на мою спину. В течение пары матчей он залезал мне под руку, сбивал меня с равновесия и выбивал мяч из рук на грани фола. Рефери не обращали на все это внимания, и подобная тактика Уилта была довольно успешна, пока я не нашел противоядие. Когда он пытался просунуть руку под мою, я зажимал ее своим бицепсом, тянул к себе и лез под кольцо, захватив руку Уилта с собой. Если он вырывал руку – это был фол. Если не пытался сделать это, то оставался в моем плену, пока я совершал бросок. Если он вырывался в момент броска, я получал два очка и право на штрафной. Это сводило его с ума. Джерри Уэст, партнер Уилта и мой будущий тренер, как-то рассказал мне, что после таких моментов Уилт начинал орать на партнеров и требовать от них помощи в защите. Джерри заметил, что это были редкие моменты, когда Уилт отчаивался и просил других о помощи.

Однако я никогда не воспринимал присутствие Уилта рядом как должное. Я всегда считал, что Уилт полностью отдавался борьбе. Уилт был одним из величайших центровых в истории, и следующие три года между нами шла ожесточенная конкуренция. Уилт как-то сказал, что каждый матч против него я играл с особенным остервенением, будто мне было что доказать. Я действительно вкладывал дополнительные усилия в играх против Уилта, иначе он бы доминировал, унизил бы меня перед всей лигой, и подвёл бы черту под моей карьерой. Я слишком долго наслаждался его игрой со стороны, чтобы выйти против него на паркет и не пытаться отдать борьбе все лучшее. Игра против него требовала от меня этого, и я отдавал этому с радостью и остервенением. Я всегда осознавал, что борюсь с человеком, с кем меня всегда будут сравнивать. Везде – в самолетах и поездах, на улицах и в очереди в кино – любого высокого черного парня не спрашивают «Вы, случайно, не Билл Расселл?», его обязательно спросят «Вы, часом, не Уилт?». Он был стандартом, и так как заметной частью его игры было устрашение, я работал особенно усердно, дабы преодолеть это.

Однако мне кажется, что, по мнению Уилта, я не просто играл усерднее против него, но и пытался унизить его, построить свою репутацию на его падении, отнять у него величие. Заставить его выглядеть меньше. Единственной вотчиной Уилта был баскетбол; эта игра делала из него мужчину, и он наверняка воспринимал меня – молодого, обладающего талантом в областях, где он не был никогда, с ярким будущим – как серьезную угрозу. Иногда на паркете я действительно унижал его, но без злого умысла и непреднамеренно. Ближе к концу его карьеры, когда Уилту было 36, а мне всего 25, я делал под кольцом все, что хотел. Когда его карьеру (которая для Уилта была всей жизнью) бросили ему в лицо, он, должно быть, воспринял это очень близко к сердцу. Я действительно хотел его поражения – ибо я всегда играю ради победы – но я никогда не хотел его унижения. Все мои тренеры, начиная с мистера Донахью, акцентировали внимание на том, что не следует выпендриваться, и я был согласен с ними. Я борюсь лишь за победу, но не пытаюсь выставить кого-либо в плохом свете. Тем более такого важного для меня человека, как Уилт.

У нас с Уилтом, к сожалению, были свои конфликты. Я начал терять свое уважение к нему, когда он открыто поддержал кандидатуру Ричарда Никсона на пост президента в 1968-м. Гарлем весь кипел, черные сражались за основные человеческие права, а Уилт ставил на кон свою репутацию, защищая мошенника, которому не было до нас дела. Мне это очень не понравилось. Я только начинал формировать собственную жизненную философию и стал понимать, насколько мы расходимся с Уилтом во взглядах. Он был республиканцем, я был мусульманином. Люди, которые вращались в его кругу, были мне не по нутру, а Уилту было не о чем поговорить с теми, кто что-то значил для меня. Между нами пролегала пропасть в целое поколение.

Наши разногласия стали очевидны, когда Уилт опубликовал свою автобиографию, в которой провозгласил, что черные женщины уступают белым в сексуальном плане, так как черные неискушенные в социальном плане люди. Это было глупым бредом, и хотя я знал, что нарываюсь на неприятности, я сказал это публично. Когда это дошло до ушей Уилта, он был более чем недоволен, и сказал, что я не имею понятия, о чем говорю. Но я бы никогда не стал бы критиковать Уилта, если бы не верил в свои принципы; нельзя было перечить Уилту по пустякам, но я не мог допустить такого. Это был сексизм и расизм в худшем своем проявлении. Уилт был влиятельным черным мужчиной, символом для целого поколения (он был кумиром даже для меня) и целой расы; он не имел права так порочить нас, особенно перед лицом белой публики, которая использует подобные ситуации как еще один способ разделять и контролировать черное население. Уилт-любовник пересек черту, и для меня он превратился в предателя.

Тогда-то мы и перестали общаться. У Уилта очень большое и чувствительное эго; ему нельзя так перечить. Ему казалось, что я ответил на его доброту предательством. Но это не было предательством, это было несогласие с его словами и действиями. Для Уилта не было большой разницы между этими понятиями. С того момента он использовал любую возможность, чтобы унизить меня, опустить меня в иерархии баскетбольной истории, которая так важна для него. Что касается меня, то каждый такой поступок от человека, которого я когда-то считал очаровательным и великодушным, был словно пощечина, которая с каждым разом злила меня все больше. «Пусть болтает, – думал я. – Уж я-то знаю к чему он клонит».

Прошло почти десять лет прежде, чем мы с Уилтом вновь наладили общение. Нас обоих наняли для съемок в телевизионной рекламе авиалиний, и в студии была невероятная напряженность, когда Уилт со своим сопровождением сидели в одной гримерной, а я со своей компанией в другой. Когда мы оба вошли в студию, повисла неловкая тишина. «Хороший костюм», – заметил Уилт, ощупывая мои лацканы. Нам, гигантам, всегда сложно одеваться – забудьте все, кроме огромных бесформенных футболок – и поэтому хорошая одежда для нас становится общей проблемой. Я дал Уилту номер моего портного, и мы разговорились.

Как оказалось, Уилт думал, что не нравится мне. Однако мне не нравилась лишь его политика. Он был приятным парнем. Мы пожали руки, начали подшучивать, расслабились. В тот день я покинул студию с облегчением, словно мы с Уилтом очень долго сражались за подбор, который так и не опустился вниз.

Я по-прежнему рад, что надрал ему зад на паркете, и мне всегда хотелось сыграть против Уилта когда он был в своем расцвете. В 1971-м, в мой второй сезон в НБА и первый против Уилта, он по-прежнему был велик. Мы выиграли у «Лейкерс» в финале Западной Конференции в 1971-м, но после последней игры в Милуоки фанаты проводили Уилта с паркета стоячей овацией за его представление.

В этом был весь Уилт – даже проиграв, он заслуживал уважения...